Ровно 100 лет назад, 23 — 29 марта 1919 года, Гомель потрясли события, которые надолго остались в памяти горожан как самая большая трагедия, связанная с революцией, — Стрекопытовский мятеж.
“Гомельская праўда” уже подробно освещала ход и последствия восстания. Публикуемый сегодня документ касается его последствий.
Если власти проигнорировали предпосылки и признаки мятежа, который оказался для них полной неожиданностью, то “разбор полетов” и поиски виновных шли весьма оперативно. Уже в начале апреля в Гомеле работало несколько дознавательных структур: выездная сессия Военно-Революционного Трибунала Западного фронта, Чрезвычайная Следственная комиссия при Гомельском Ревтрибунале, комиссии Могилевской ЧК и губкома РКП (б) и другие.
О важности политических уроков гомельского восстания говорит тот факт, для расследования в Гомель из Москвы была направлена “железная леди партии” Евгения Бош. Говорят, что классик советской литературы Всеволод Вишневский именно с нее писал свою героиню “Оптимистической трагедии” — несгибаемую и бесстрашную комиссаршу. Действительно, и партия, и лично Ленин направляли Евгению Бош туда, где требовалась твердая рука: она возглавила правительство созданной в 1917 году Украинской ССР, была комиссаром на фронтах Гражданской войны, подавляла крестьянские восстания против продразверстки в Пензенской губернии. Была непримирима ни к соратникам, ни к врагам, ни к самой себе: в 1925 году, понимая, что неизлечимо больна, пустила пулю в голову.
Выводы Бош в связи со Стрекопытовским восстанием также жестки и категоричны, они значительно отличаются от героически-пропагандистской версии, надолго утвержденной в последующие годы. Однако ее оценки во многом правильны и подтверждаются современными исследованиями.
Материалы следствия Евгении Бош хранятся в Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ) в Москве, ее доклад публикуется впервые. Автор выражает благодарность кандидату исторических наук М. И. Старовойтову за предоставление документа.
«Перед мятежом комитет преступно бездействовал»
В Секретариат
Ц.К.Р.К.П.
Уважаемые товарищи!
Направляю Вам нарочным оригиналы и копии всех показаний и докладов о мятеже в Гомеле, какие мне удалось собрать за это время…
…Полное отсутствие людей заставило вести расследование единолично, что крайне затрудняло работу, налаживанию советских и партийных органов и разъяснению массам общего положения приходилось уделять немало времени, поэтому работа сделана недостаточно полно. Но я думаю, что от этого не пострадала оценка происходивших событий. Правильное освещение, в общем, не подлежит сомнению и подтверждается всеми имеющимися материалами.
Евг. Бош. 25.IV.1919 г.
ДОКЛАД ЦК РКП О МЯТЕЖЕ В ГОМЕЛЕ
23 — 29.IV.1919 г.
1. Причины мятежа
Общая волна мятежей, охватившая в последнее время всю Советскую Россию и Украину, захватила и Гомель, где для всяких бунтов и восстаний имелись особенно благоприятные условия.
1. С уходом немецких войск и восстановлением Советской власти все советские органы ушли во внутреннюю работу налаживания канцелярских аппаратов и отвоевания своих прав в губмасштабе. Эта работа оторвала их от масс и невероятно бюрократизировала. Ревком перед рабочими не отчитывался о работе, его знали только партийные работники. Положительная сторона Советской власти была скрыта, а спекуляция и отсутствие продовольствия весьма ощутимо давало о себе знать. За короткое время существования Советской власти между рабочими и красноармейскими массами, активно боровшимися за Советскую власть, и органами Советской власти образовалась пропасть.
2. Крайне вялая партийная работа, ушедшая также на налаживание организационного аппарата, и занятие всех комиссарских постов работниками, не связанными непосредственно с массами, и к тому же евреями, дали полную свободу погромной агитации. Железнодорожные рабочие и красноармейцы и без того зараженные ядом антисемитизма, начали громогласно заявлять, что везде у них сидят “жидовские комиссары”. Сторонники старого режима, не встречая особенного противодействия, усиливали свою работу натравливания русского населения на евреев.
3. Отсутствие продовольствия усугубляло общее положение. Рабочие хлеба не получали и вынуждены были получать по спекулятивным ценам 12 — 14 рублей за фунт. Комиссар продовольствия был бессилен что-либо сделать, так как уезд бесхлебный, а Могилев не только не содействовал, но, когда принимались экстренные меры, протестовал, требуя подчинения уезда губернии (телеграммы и пожелания комиссара продовольствия Селиванова). Уездный продотдел бездействовал, несмотря на громадные требования. За все время существования Советской власти в Гомеле получено только около 10 тыс. пудов хлеба, которым снабжались армия и больницы, и только остатки выдавались крайне нуждавшемуся беднейшему населению.
4. Полное игнорирование партийным комитетом Красной армии. Взгляд на нее как на отряды, чуждые Советской власти, где свили свое гнездо контрреволюционеры в лице командного состава, сильно дезорганизовало Красную армию, настраивая против коммунистов и советских комиссаров. Это отношение комитета сказывалось на всей жизни гарнизона. Статистическая партийная работа среди Красной армии отсутствовала. С коммунистами и комиссарами Красной армии отношения были натянутые. Представитель от Красной армии и исполком был комитетом отозван без видимых причин. Отсутствие единой работы коммунистов армии и партийных коммунистов, жизнь Красной армии на частных буржуазных квартирах окончательно отрывало армию от совета и внутренне дезорганизовало ее. Таким путем создавались благоприятные условия для противосоветских выступлений: этим состоянием воспользовался командный состав, “направивший” отступавшие с фронта, струсившие полки против “жидовских комиссаров” за “власть народа”, за “Учредительное собрание”.
5. Выступление отдельных эсеров с критикой недостатков работы Советской власти очень удачно воспользовались белогвардейцами, сумевшими проникнуть в рабочие массы.
Все вместе создало весьма благоприятные условия для восстания. Многие ответственные работники предвидели надвигающиеся события, но мер никаких не принимали. Всем положение казалось безвыходным, и одна надежда оставалась на помощь Центра.
Отсутствие хотя бы одной надежной части в городе, хорошая осведомленность мятежников о положении дел в Гомеле и продвижении петлюровцев придали смелости Стрекопытову и К0.
2. Мятеж
23 марта поступают телеграммы об уходе с фронта 67 и 68 полков 2-й бригады, только что отправленных из Гомеля на фронт. На все запросы комиссара узла из всех учреждений получился один ответ: не волноваться, все будет сделано. Комиссар узла от себя дал телеграмму о задержке эшелонов по одному на передаточных станциях. В это время военный комиссар Маршин отдал распоряжение встретить эшелоны за городом, разобрать путь и ни в коем случае не допустить в Гомель, командир артиллерийской дивизии отказался выполнить этот приказ. Тогда военком отправляется в штаб 8-й дивизии, где узнает, что получен приказ никаких мер в отношении к возвращающимся не принимать, разместить их по старым квартирам и ждать дальнейших распоряжений.
24-го утром 8 эшелонов прибыли на вокзал, требуя отправки в Брянск. Революционный комитет после совещания с партийным комитетом в первый раз отказал этому требованию. Товарищ Билецкий повел переговоры с Брянском об отправке туда эшелонов. Ответ получался: “Постарайтесь ликвидировать у себя”. Часам к четырем, когда была занята станция и начались аресты железнодорожных коммунистов, революционный комитет согласился отправить эшелоны в Брянск, но мятежники отказались.
Часа в два дня на заседании партийного комитета, исполкома и отдельных ответственных работников, созванного в связи с действиями мятежников, был избран военно-революционный комитет из 7 лиц. Тут же решено было репрессивных мер в отношении мятежников не принимать, дабы преждевременно не вызвать конфликта, и решили мобилизовать всех коммунистов и сосредоточить свои силы в гостин. “Савой” (квартира ответственных работников). Приказано было усилить караул. Отряд ЧК продвинуть к “Савою”, из гарнизона попробовать взять караульный батальон.
К этому времени мятежники уже заняли вокзал, разоружили железнодорожных коммунистов, организовали повстанческий комитет, во главе которого стал Стрекопытов, заведующий хозяйственной частью 67-го полка. Коммунисты и комиссары железнодорожного узла, не имея распоряжения от военно-революционного комитета города, не боролись и действовали, как кто находил нужным.
Собравшиеся в “Савое” ответственные работники и те коммунисты, кто узнал о месте сбора по случайному оповещению, избрали штаб из 5 лиц, который решил всеми, против одного Маршина, стянуть все силы к “Савою” и защищать его до последней возможности. Предполагалось, что первый удар должен быть направлен на “Савой”, так как там находились ответственные советские и партийные работники. Высказывались предположения, что в “Савое” можно будет продержаться до прихода советских войск. Всегда с отрядом ЧК в “Савое” находилось человек 300 плохо вооруженных и не очень смелых.
Вечером в городе была оцеплена тюрьма, и все политические и уголовники освобождены.
В 11 часов была занята почта, телеграф, где охраны было 6 человек. 24-го вечером в железнодорожных мастерских тревожным гудком Стрекопытовым было собрано собрание, где было заявлено, что Советская власть низложена и теперь власть народа. 25-го на почте состоялось собрание, избрана делегация для переговоров с повстанцами. 26-го и 27-го в городе отчаянный грабеж. Грабили не только магазины, но и частные дома. Гарнизон нейтрален, железнодорожники решают забастовку. 28-го тревога в штабе, спокойствие в городе. Ночью с 28-го на 29-е мятежники спешно уезжают, к 4 часам утра остались одиночки из караула мятежников, не снятые ввиду поспешного отхода. Утром вошли наши войска.
Большого разгрома в городе не произведено, пострадал “Савой”, сгорело главное здание замка и основательно испорчена телефонная сеть. Канцелярия комитета партии разгромлена, а также некоторые отделы Совета. Казначейство осталось нетронутым. Наши войска сняли караул мятежников.
Попыток разоружить мятежников или вывести гарнизон за город, или же оцепить вокзал, или дать отпор на улице, или же охранять казначейство, почту, телеграф или советские учреждения, ни одним из ответственных органов не делалось.
Средств для защиты у ревкома было немного, а отсутствие контакта с массами и гарнизоном привели к трусливой политике защиты себя. Защиту “Савоя” другими мотивами объяснить нельзя.
3. Работа партийных и советских органов
Военный комиссариат во главе с уездным военкомом. Маршин, коммунист с 1918 года, работал так, как будто в гарнизоне все в порядке, и только недостаток обмундирования и не особенно сытое существование Красной армии вызывало некоторое недовольство.
Агитпросвет влачил жалкое существование, что подтверждает показание заведующего Агитпросветом. Красная армия была расквартирована по частным квартирам и среди враждебного Советской власти населения. Первый приказ Маршина о наступлении командир 2-го дивизиона отказался исполнить, после этого никаких мер воздействия на гарнизон не оказывают, и гарнизон был предоставлен сам себе. Маршин свою миссию считал законченной с того момента, как вошел во вновь организованный военно-революционный комитет. В “Савое” от штаба он получил приказ вывести караульный батальон. Командир батальона также отказался выполнить приказ, и Маршин ушел, не сделав даже попытки воздействовать на массы.
Необходимо отметить, что ни партийный комитет, ни военно-революционный комитет, ни Маршин со своим Агитпросветом не сделали ничего, чтобы собрать гарнизон и тем или иным путем воздействовать на него. Ответственные комитетчики объясняют это безнадежностью и быстротой разыгравшихся событий. Маршин находит, что он сделал все, что было возможно в отношении гарнизона. Что касается общей защиты города, то находит, что, если бы не выбирали военревкома, а всю власть передали ему, то он расположил бы все имеющие вооруженные силы коммунистов и отряд ЧК по городу, не запирал бы их в “Савое” и мог бы продержаться или отступить за город до прихода подкрепления.
Считаю, что Маршин относился к своим обязанностям недобросовестно в момент мятежа, не пытаясь воздействовать на гарнизон или увести его, и проявил полную нераспорядительность, не способен нести возложенные на него обязанности. Маршин бывший левый эсер, после Московского мятежа ушедший из их рядов.
Общая расхлябанность и отсутствие крепкого руководящего партийного центра смягчает вину Маршина, но совершенно очевидно, что для самостоятельной работы, и особенно военкома, он не годен. Железнодорожные рабочие настроены обывательски, политически незрелы. Волновались на почве несвоевременной уплаты жалованья и невыдачи продовольствия. Занимались мешочничеством и травлей евреев-комиссаров. Железнодорожные комиссары ушли с головой в технический надзор, политическая работа не велась, отдельные черносотенцы и эсеры деятельно работали; разложение в массах замечалось уже в последнее время и пустило, по-видимому, глубокие корни.
Железнодорожники, активно боровшиеся с немецкими войсками и директорией, остались совершенно пассивными при продвижении мятежников и не только не оказывали сопротивления, но даже молчаливо потворствовали, давая возможность говорить управленцам от имени всех рабочих, и сейчас же избрали комиссию для ведения переговоров со Стрекопытовым.
Но все же обвинять железнодорожников в контрреволюции нет оснований. На это необходимо указать ответственным работникам, так как такое обвинение только возбуждает массу против советских работников.
Железнодорожники не вооружены. Охрана железнодорожная в первый момент перешла на сторону мятежников. Никаких распоряжений рабочим и служащим ни один советский орган не давал. Все произошло крайне быстро и неожиданно. Только после захвата станции комиссар узла приказал всем оставаться на своих местах и охранять железнодорожное имущество.
Полесское управление в большинстве своем приняло активное участие в поддержке Стрекопытова.
Телеграфисты железной дороги все время оставались на стороне Советской власти и уже после занятия телеграфа запрашивали комиссаров, что им делать. Железнодорожная ячейка коммунистов стушевалась. Комиссар узла из младших железнодорожных служащих весьма дельный, но невыдержанный работник, коммунист, бежал на ближайшую станцию и оттуда с войсками пошел на Гомель. Остальные комиссары: часть бежала сразу, часть — на второй день стала скрываться, а часть оставалась все время с работниками (комиссар мастерских Туловский присутствовал на первом собрании железнодорожных мастерских), но объясняет это требованием рабочих и желанием знать, кто и что будет говорить. Считаю, что оснований не доверять нет, но необходим надзор. Комиссар Орленко по соглашению с Туловским вошел в комиссию и избран на этом собрании для сношения со штабом Стрекопытова. Он производит впечатление честного человека, считал невозможным удирать от своей родной среды. Просит, чтобы ЦК партии сказал свое веское слово, а если они не правы, то отдал бы их под суд).
Профессиональные союзы находились под влиянием меньшевиков и бундовцев. До мятежа держали себя вполне лояльно, в день мятежа, когда вокзал был занят повстанцами, многие члены профсоюзов (не коммунисты) приходили в ревком с тем, чтобы их вооружили и поставили в ряды борющихся. Отказывалось за неимением оружия.
Почтово-телеграфные служащие приняли Советскую власть с радостью, работали добросовестно, но в последнее время отсутствие продовольствия вызывало много недовольных разговоров. Частичными вольностями, как отпуск за покупкой продуктов, не доводили до конфликта. Комиссар Бахов, молодой коммунист почтово-телеграфный служащий, 24-го находился на службе, вел переговоры с Брянском, никакого волнения среди служащих не наблюдал. Поддерживал связь с комитетом и никаких директив от него не получал. Усиленный караул на почте и телеграфе состоял из 6 человек. Ячейка сочувствующих вооружена не была. 26-го комиссар согласился пойти с делегацией от почтово-телеграфных служащих к Стрекопытову, по-видимому, его побудил к этому страх за свою жизнь. Его помощник Арашкевич хотя и молодой коммунист, но более стойкий, в здании появлялся, но не работал.
«Комитет после мятежа принял ряд репрессивных мер
к рядовым коммунистам»
Считаю необходимым комиссара Бахова перевести в рядовые работники, а его помощника назначить комиссаром (комитетом Гомеля это уже сделано).
Обвинение всех почтово-телеграфных служащих в содействии мятежникам не имеет оснований. Приветствие на собрании выносилось старыми чиновниками, выступали отдельные лица, скрывшиеся с повстанцами, вся же масса, безоружная и никем не руководимая, выжидала. Выборы комиссии к Стрекопытову объясняют бессилием.
Чрезвычайная комиссия работала вообще слабо. Ее председатель Ланге увлекался роскошью и, говорят, любил покутить (он убит). В момент мятежа ЧК как учреждение не функционировала, ее отряд вместе с председателем находился в “Савое” и ближайшей к нему улице.
Совет был только избран, и 23-го в первый раз заседал исполком.
Ревком вел работу бюрократическую, в день мятежа не работал, передал всю власть военревкому, который был избран 24-го около трех часов дня на экстренном заседании.
Военревком не успел приступить к работе, экстренных мер не принимал, отдал только распоряжение об усилении караулов вообще и сборе всех коммунистов в “Савое”.
Партийный комитет: Хатаевич, Гуло, Хавкин, Ерман, Абрамович, Цырлин, Якубов, Петров, Саранчук, Билецкий, Ланге, Сталянский. Поскольку удалось выяснить, до мятежа работал весьма слабо. Большинство комитетчиков занимали комиссарские посты, увлекались властью и к своим партийным обязанностям относились весьма неряшливо. Общее признание — работа партийного комитета велась крайне плохо, собственно говоря, ее не было. Этого не отрицает председатель комитета, который говорит, что “работа в массах велась недостаточно энергично, т. к. внутренняя организационная работа отнимала все силы”. По показаниям рядовых коммунистов и по признаниям комитетчиков, в армии и среди железнодорожников господствовали антисемитические настроения, травили комиссаров, и комитет ничего в этом направлении не предпринимал, даже митинги устраивались крайне редко (показания железнодорожников, заведующего Агитпромом и др.). И при весьма слабой работе партийной работе — большое генеральство. Тов. Иоффе говорит: “Комитетчики обращались грубо, не по-товарищески с членами организаций и ставили последних в положение серой партийной скотинки”. И это говорит не он один.
Комитетчики предвидели разыгравшиеся события. Товарищи Хатаевич и Гуло и другие указывают, что после ряда восстаний в ближайших пунктах они не сомневались, что в Гомеле произойдет мятеж, но ничего экстренного все же не предприняли, работы в партийных массах не усилили, коммунистов не вооружили и всю надежду возложили на Центр. Хатаевич определенно говорит, что ждал восстания гарнизона и что по этому поводу посылались не один раз телеграммы в Центр. Он думает, что местные работники, если были бы вооружены, выступили бы против повстанцев.
За 7 дней до мятежа прибывший из Мозыря товарищ Нейман (коммунист, заслуживающий полного доверия), доложил комитету о продвижении эшелонов на Гомель, и что красноармейцы заявляли: “По приезде в Гомель вырежем жидов-комиссаров”. Доклад был заслушан и произвел удручающее впечатление”, — говорит Нейман, но мер никаких комитет не принял, а товарищ Билецкий (убитый) заявил, что это не дело Гомельского комитета партии, а Центра. Нейман предложил организовать интернациональный батальон, комитет отклонил, мотивируя отсутствием средств (хотя Гомель взял 7,5 миллиона контрибуции с буржуазии и при желании мог бы еще получить). Второе предложение Неймана послать срочно агитаторов тоже отклонили, мотивируя отсутствием таковых (показание Неймана и др.). Перед мятежом комитет преступно бездействовал. За несколько дней он получил сведение, что в караульном батальоне — брожение, и ничего не предпринял. 23-го и 24-го, когда стали поступать тревожные сведения, экстренных мер комитет не принимал, указаний и распоряжений не давал, чувствовалась растерянность и беспомощность. Даже решение мобилизовать коммунистов не провели в жизнь. Члены партии случайно узнавали, что собираются в “Савое”.
На втором после мятежа общем собрании членов партии, где я присутствовала, все высказались очень резко в отношении комитета, обвиняли его в полной бездеятельности и требовали переизбрания.
Комитет после мятежа принял ряд репрессивных мер к рядовым коммунистам, исключая из партии за трусливое поведение.
В отношении комитета я считаю необходимым воздействие со стороны нашего ЦК партии, которое должно выразиться в публичном порицании за бездействие до мятежа и выговоре за нераспорядительность в дни мятежа. Это будет иметь воспитательное значение и необходимо не как кара комитетчикам, а как моральное воздействие на партийное учреждение и ответственных работников. Это будет иметь воспитательное значение и для рядовых коммунистов.
Что касается отдельных комитетчиков, то ни один из них для руководящей работы не годен. Председатель комитета добросовестный работник, но не руководящий, имеет тенденции считать себя таковым, что только тормозит работу. Цырлин хороший коммунист, но только канцелярский работник, а остальные рядовые работники без опыта и знаний. Ценный, смелый и энергичный работник председатель уездного исполкома Гуло, при опытном руководителе партийном товарище он сможет много дать.
Володько, заменявший председателя комитета в период отъезда Хатаевича, слабый партийный работник, рядовой рабочий, оторвавшийся от масс (из Петрограда Октябрьской революции). Его нужно влить в массы, для руководящей работы он не годен, но здесь уже несколько развращен ролью ответственного работника.
Кацаф, тов. председателя исполкома, считающий себя ответственным работником. Его необходимо перевести на рядовую работу. Все его прошлое, уход из Гомеля за несколько дней оккупации немецкими войсками, его арест в Самаре чехословаками на квартире, где он прятался, так и поведение в Гомеле, когда он в момент мятежа, почти за сутки до сдачи “Савоя”, уже скрывался на частных квартирах, говорит за то, что Кацаф в страхе за свою жизнь в минуты опасности забывает обязанности коммуниста.
Ему уделила больше внимания потому, что он считает себя ответственным работником и претендует на занятие руководящих постов. Отношение рядовых коммунистов к нему крайне отрицательное. Сейчас же после мятежа он отошел от работы и получил мандат для ответственной работы в Самаре и Екатеринославле. По моему предложению комитет мандат взял обратно и временно, впредь до выяснения вашего отношения, оставил в Гомеле.
Комиссар 2-й бригады Ильинский вступил в партию в 1918 году, потому что требовалось для комиссара быть членом партии. С самого момента переформирования дивизии осенью 1918 года находился ее комиссаром. Для его деятельности характерно то, что при отправке дивизии на фронт комиссар железнодорожного узла выбился из сил, усаживая красноармейцев в вагоны, так как последние предъявляли целый ряд нелепейших требований, “и хотя бы кто из военных комиссаров помог, — жаловался комиссар узла, — никого не было”. Отсутствие политической работы в Красной армии Ильинский объясняет разбросанностью частей по квартирам и плохим снабжением, настраивающим враждебно красноармейцев и вынуждающих комиссаров уделять все время хозяйственной части. Когда дивизии ушли с фронта, он остался в Мозыре, по его словам, на фронте, и дрался вместе со “славными” мозырскими коммунистами (о мозырских коммунистах сведения весьма неудовлетворительны). Ильинского необходимо перевести на другую работу и под строгий контроль, это коммунист-обыватель.
Заведующий Агитпросветом Цветков рядовой работник, активного участия в защите “Савоя” не принимал, скрывался на частной квартире до прихода наших войск.
Об остальных говорить не приходится, они не составляют исключения, не имея хорошей школы и точных распоряжений со стороны руководящего Центра, коммунисты занялись спасением самих себя.
Ев. Бош. 25.IV.1919 г.
Валентина ЛЕБЕДЕВА
Источник: gp.by
